Луной венчанные(с Hellish Cat)
- Я же знаю, ты ночью снова уйдешь, - глубоко вздохнула. Черноволосая, растрепанная, странно-печальная.
- Уйду, - говорю. Потому что я всегда ухожу. Когда мне нужно. И ей совсем необязательно знать, зачем.
- Зачем? Куда ты уходишь?
А что мне ей ответить? Не правду ведь... Да и не поверит - а если поверит, так еще хуже будет. Пусть уж думает, что ночевать с ней опять не хочу. Встаю, вхожу на улицу - лето, и сумерки, и сеном пахнет.
Не помню, хлопнул я дверью или нет. Но она точно обиделась.
читать дальшеУйдешь, лунные твои глаза, как уходишь каждую ночь, почему не удерживаю, почему не хватаю за полу, почему не спрашиваю, куда по ночам носит тебя леший?
Запах волос, густых, что волчья грива, на пальцах остался. Не пойду за тобой, не буду следить, захочешь – сам расскажешь. А что дверь хлопнул..
Выйду утром, с росой слезы мешая. Не прощу, но вновь пущу до горницы, дам воды напиться. Гордостью мою между дверью и косяком дробишь, молодость мою.
Месяц-месяц, золотые рожки...
Вон уже и собаки залаяли, почуяли, видно. Только мне мимо этих дворов дорога, за окраину и в лес, в лес, в чащу густую. По дороге - никого, темноты боятся, видно. Хорошо. Никого не встречу.
Не любят меня в деревне этой, а я и не прошу. Без отца, без матери, волк-одиночка, рос один - вырос, живет - ничего, чай, недолго осталось. В лицо все улыбаются, а за спиной - глядят злобно. А может, и с завистью - мне ведь сокровище досталось, черноволосое и растрепанное, которое я ценить умею, но не ценю, сберечь хочу, но не берегу. Только к ней, милой, душа лежит - а на что мне остальные?
А вот и она, чаща лесная. А вот и осинов пень...
Открывайте в доме все узлы,
Отворите окна, двери, сундуки,
Где пришла пора до исхода огненной реки.
Двери отворю.
Кровь заговорю.
Ночь тебе невеста, уходи – не возвращайся, не про твою ширинку в сенях гвоздь прибит. Распустила косы тьма, ужели желтые глаза ее тебе милей? Приворотила, беззубая.
Накину покрывало темное, в сумерках тягучих растаю, пройду за тобой. Ни лес не испугает черными ветвями, ни ветер, ни твой металлический смех, русалочье сердце. Все узнаю, все выведаю.
На море-океане, на острове Буяне,
На полой поляне светит месяц ясный на осинов пень
Короткий нож охотничий с белой ручкой в самой середине пня - давно уже, заржавел по самую рукоять. А мне лишь разбежаться да прыгнуть через него. И я прыгаю.
Около того пня ходит волк зубатый,
У него на зубах весь скот рогатый.
Теперь вся ночь моя, до последней капли ее хмеля, всю темноту с лунным светом пополам выпью, а если не выпью - на серой шерсти останется; волком бегать до рассвета, а потом - снова сюда, и снова - через пень, да обратно - человеком... А я ведь не хочу.
Свернулся бы у ног ее или морду на колени положил, согревал бы ее своим теплом... только ей-то как, с волком? Не станет. А я не могу - человеком, не могу без свободы, без ночи, без хвоста длинного, без клыков острых. И я убегаю от этих мыслей, дальше, за лес, к болоту...
Вся ночь - моя.
Наваждение какое, леший мысли спутал, на заклятое место привел, но ты ли, ты ли из моих ладоней росу пил, твои ли волосы гребнем приглаживала?
Через пень перескочил, зверем обернулся.
Как промолчать, крик в себе схоронить - вырвался на волю, птицей из груди выпорхнул.
А я - волком песню выл, на холме, вытянув морду к желтой луне. Одна луна и понимает меня, а может, то только кажется мне. Чей-то вскрик в лесу вдруг отдался в острых ушах - люди.
Нет, не позволю им испортить ночь мою, темноту мою, свободу мою отравить. Слетаю стрелой с холма, бегу снова - дальше от крика. Не остановиться нигде надолго... знать, судьба у меня такая.
А голос ведь девичий был. Может, помощь кому нужна - в беду тут легко попасть. Нет, не пойду; свои дела у людей, свои беды, а мне бы - только допеть свою волчью песню да возвратиться под утро, мокрым от росы, и согреться в ее постели... в пустой, приготовленной для меня одного. Уже знаю, как холодно встретит - милая, родная, ледяная-далекая.
Бурелом - валежник, не пройти - не пробраться. Хотела руками развести плотную сеть иссохших веток - мешает что-то. Присмотрелась - нож в руке.
Я… поверишь ли, я белая стала, что луна твоя ненаглядная. Ведь из пенька я его вытащила, сама того не понимая. Сама тебя ей отдала. Сама…
Руки мои - пара лебедей.
Молчи, мое сердце, не плачь. Вот тебе шелковый платок, вот тебе медовая слеза, вот тебе ладони стали.
Спи, мое сердце, спи.
В глазах - благая весть,
Ряской по коре сыпь,
А Купалова песнь довела, довела...
Когда падет роса, я вернусь. Думал, что вернусь. Когда долетел на крыльях-лапах до пня осинова, думал - брести мне до дому на двух ногах опять; но ошибся. Исчезло лезвие - обошел вокруг пня, обнюхал все, след есть, человеческий, с запахом, до боли знакомым, но ножа... ножа нету.
"У нее!"
Воскликнуть бы самому, но из груди мощной только рык вырваться может. И срываюсь с места, к реке, меж деревьями вековыми, через кусты, что шипами острыми так и норовят разодрать шкуру до самой души волчьей.
Я догоню. Я найду. Знать бы, что потом... любимая.
Деревья шумят…
Над головй шумят деревья, как вода в колодце,
шумят, шумят,
как кровь в ушах,
шумят, шумят,
как дыханье тяжелое волчье. На пир пришел, реку красную из груди пить, как пил из рук воду студеную. Пей же, противиться не буду - все равно на тебя кровь эта заговорена, все равно о тебе билось это…красное…
уплываю, в страну тумана, и поет там кто-то сладко…
Я вижу ее, но перед глазами, будто марево, родные черты были, неясные, как туманом начертанные и багрянцем подплывшие. Я вдыхаю запах волос ее, а они щекочут мне ноздри, и пахнут железом почему-то, холодной сталью. Я обнажаю клыки и вонзаю в плечо ее, пью ее кровь, как пил слезы родника когда-то из горсти...
Я пью ее кровь?
Отступаю на шаг, ужасаясь - что наделал? Но подергивается неглубокая рана серой шерстью, такой же, как моя. Милая. Родная. Близкая.
В реке отражалось рассветное небо, а, спрятавшись за высокой травой-камышом, волк зализывал рану волчице.