Рагнарек: Твоя битва
Локи, вёльва
графоманьМоре ударялось грудью об острые грани скал, билось в щелях, забывая на ветру ошметки собственной плоти, высоко, высоко над утесом, где на маленьком зеленом пятачке съежилась вёльва.
Грязными голыми руками прижимая к груди тонкое платье, она дрожала до всхлипов и все пыталась отползти куда-то, где он ее не найдет. Она пряталась везде, она даже умерла, но он требовал виры от всех, кто когда-то нанес ему оскорбление. Вёльва знала, что вторая смерть ее не будет легкой.
Громада вертолетоносца замерла на горизонте зыбким грозовым фронтом. Он здесь. Еще пара часов, может быть, чуть-чуть побольше, пока они спустят катер и тот доберется через непогоду до одинокого утеса. Пока они сломают морок.
Залив грохотал, но вёльва слышала шепот каждой ниточки, из которой плелась судьба, скрип каждой чешуйки, шорох каждого перышка. Перья? Вёльва задрала голову: серый ненастный ветер пронзила тень, пущенной стрелой летел к ней остроклювый орел.
Она засучила ногами.
А что толку плакать? Что толку объяснять, что не ее вина, что она просто знает и просто рассказывает, что видит? На коленках нет живого места от ссадин, от морской соли они зудят. О, выслушай, выслушай!
Орел ударился об утес и обернулся йотуном. Лицо вёльвы перекосил ужас.
- Смилуйся, - хрипела и давилась она. – Смилуйся. Я не виновата, это все судьба, я….
Он наклонился и обожженной рукой поймал ее за горло. Девчонка вцепилась руками в его покрытое шрамами запястье, и он поднял ее, легкую, как неизбежность.
- Дурочка.
- Смилуйся, я прошу, смилуйся!
- Ты не читала волю судьбы. Ты писала ее. Ты. Своими словами обрекла на смерть моего сына, и меня – на две тысячи лет страданий.
Голос его пронизывал сильнее ветра, от него скоро заболели барабанные перепонки. Вёльва напряглась, медленно, но все же понимая смысл сказанного, ее серые, зрячие в девяти мирах глаза расширились.
- Нет…
Она увидела белую пену ярящихся коней моря, что несли огромные, что фьорды, вертолетоносцы класса «Мистраль»; увидела сильные руки людей Муспелля, стиснувшие винтовки и рукояти артиллерийских орудий; увидела склады боеприпасов и серо-зеленые камуфляжные шлемы. Она услышала тугой зов рога в пограничных крепостях, услышала слаженный топот, лязг взводимых затворов, услышала команды готовности. Она почувствовала лицом ледяной ветер и огненный душный ветер, иглы и обжигающий жар солнца, сплетение мертвых и живых, подземных и светлых, она сплела в единое тело чудовищного змея тех, кому нечего терять, и тех, кто шел на смерть за любимых, она обрушила на фиорды кровавый дождь, она сломала ледяными торосами груди кораблям, она задушила младенцев и сломала руки старцам. Она.. она..
И над полем и морем, кипящими боем, нечеловечески изгибался, до мяса прокусив губу, медноволосый юноша с ясными зелеными глазами. Трое держали его, не давая подняться с колен, и четвертый отворял ему живот, чтобы вынуть кишки. Юноша старался не кричать, хотя боль сделала его белым, белее чем смерть. Таким и умер, вывернутый наизнанку - сохранивший достоинство.
Йотун легонько сжал кулак (шея тоненькая, в одной руке помещается) и встряхнул ее.
- Нет.
Теперь она не цеплялась за него, но царапала собственное горло.
- Я не могла. Я не виновата, нет. Нет!
- Да. И Рагнарёк призвала ты.
Страшным, потрясающим нутро криком закричала вёльва и вырвала себе горло. Йотун бросил ее тельце, как пустую шелуху, на камень. Море омыло ее.
Йотун отвернулся и, топнув, превратился в орла. Слова сказаны, и битвы не избежать.