это была сказка для Кайны,
может быть, йа ее допишу
Далеко, далеко за морем, где вспухают седые тучи и ползут из земли молодые ручьи, что на юге станут могучими реками, живет народ Укту.
Ук`туун.
Это имя их Отца, и отца туч на небе и рек на земле. А они – дети его, синеокие, темновласые Укту.
У Отца есть жена, златокудрая чужеземка Хорсу, у нее на каждой руке по пятьсот браслетов, а рук у нее больше ста. Хорсу от зари до зари трудится, каждую живинку, каждую травинку считает-пересчитывает и теплом-лаской одаряет. А иногда полощет в водах свои золотые волосы.
На ночь Хорсу забирает волосы свои в серебряный убор, на лицо красное надевает серебряную маску-зеркало и становится Айту-хранительницей Снов, повелительницей путников, матерью волков и щук. Айту колдунья немая, и потому каждое поколение выбирает себе среди девушек Укту, своих дочерей, помощницу – открывает ей тайны, земли, огонь, воду, алатырь-камень и чуу-траву. И волосы ведуньи той белеют раньше срока, зато и уважения ей в нашем мире и в Ином – не в пример больше.
Во времена, которые летописцы потом назовут временем Горюн-камня, ведуньей Айту была девушка Хагаран, с глазами темными, что вода в прогалинах. Уже семь раз разбила Айту свою серебряную маску с тех пор, как стала Хагаран ведуньей, и никто не мог сказать, что ошиблась Айту с выбором – никогда не ошибалась.
Было то лето сухое, тяжелое: заболел Ук`туун, пересыхать стали реки и озера. Обозлилась Хорсу, что неласков более к ней супруг, вместо ласки жаром нестерпимым стали хлестать ее золотые волосы. Испугались Укту, обратились к Хагаран, чтобы спросила она у Айну, как излечить Отца?
Взяла Хагаран травы чуу сушеной, взяла длинный чубук из рога, украшеннный перьями, взяла варган, и ушла на высокий лысый холм, которому никто никогда не даст названия, потому как он для Айту заповедан, и только ведунья может его коснуться, а больше никто, ни телом, ни мыслью, ни словом, ни камнем.
Пришла Хагаран, села в центр лысого холма, расправила одеянья длинные, распустила белые волосы. Закурила траву, с прищуром глядя на земли и воды Укту.
- Привет тебе, матушка!
Обернулась Хагаран, степенно, с достоинством, чтобы краем глаза только на дерзкого посмотреть – потому что не жилец он больше, не выпустит его Айту, иссушит, выпьет, а в жилы ртути нальет, а в глаза безумия гладкого слепого.
Обернулась, посмотрела, и обратно взглядом вернулась, дыму втянула. Молодой пришелец, волосы что степной ковыль светлые, и глаза светлые, выгоревшие, а кожа темная, пыльная.
- Ой. А ты и не старая совсем. Я не помешаю, если здесь порисую немного?
А куда ты денешься, с заговоренного-то холма?
Дерзкий юноша достал доски, разложил, и стал по ним палочкой водить с кисточкой на конце. Хагаран курила свою трубку.